Анна Ахматова умела бросить вызов. В СССР ордой именовали фашизм. Выходит Ахматова и говорит: "Я - из ордынцев, я - чингизидка, я здесь дома. Ордынка - моя. И Азия моя. А вы кто такие?" Вдова врага народа и мать врага народа. Не боялась никого.
«Джихад русской литературы» - проект Надежды Кеворковой о встрече русской литературы с исламом и мусульманами. Первый сезон (11 серий) заканчивается 1917 годом. Второй - с него начинается.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
1938 г.
Орхан Джемаль, журналист (да помилует его Аллах): «Эта фигура декаданса, фигура упадка, фигура, когда взгляды обращены в некое такое романтизированное героическое прошлое».
Шамиль Султанов, политолог, историк, депутат Госдумы РФ 4 созыва: «Не надо преувеличивать значение Ахматовой в нашей истории. Она была маргиналом».
Ахматовой нет уже полвека, но отношение к ней такое острое, как будто она и не умирала. Власть ненавидела её, современники плохо понимали, а потомки придумали о ней множество всяческой ерунды. Осанка, повадка, острый язык и общая «десоветскость». Её сын, единственный сын Ахматовой Лев Гумилёв говорил: «Не королевствуй, мама».
Её мужа, поэта Николая Гумилёва, расстреляли в 1921 г. Её сын провел в Гулаге 14 лет. Так что она была ещё и матерью врага народа. О ней всё же в 1926 году вышло целое Постановление ЦИКа, а Жданов обозвал её барыней мечущейся между молельной и будуаром. Советская власть как будто чуяла, что Ахматова напишет о ней нечто такое, что её саму похоронят. И Ахматова написала «Реквием»...
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В тёмной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… не забыть!
Буду я как стрелецкие жёнки,
Под кремлёвскими башнями выть.
1935 г.
Корни Ахматовой
Она возводила свою родословную от последнего хана Золотой орды. Оставаться «чингизидкой» в стране, где генералиссимусы произносят тосты за русский народ, это нужно очень хорошо понимать масштабы своей личности. Ахматова понимала, когда она бывала в Москве, всякий раз она останавливалась в этом доме, вот её окно.
Анна Ахматова, автобиография: «Моего предка, хана Ахмата, убил ночью в его шатре купленный русский убийца и этим как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. В этот день, как в память о счастливом событии из Сретенского монастыря в Москве шёл крестный ход. Этот Ахмат, как известно, был «чингизидом». Одна из княгинь Ахматовых, Просковья Егоровна в 18 веке вышла замуж за богатого и знатного симбирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом, его дочь Анна Егоровна моя бабушка. Она умерла, когда моей маме было 9 лет. И в честь её, меня назвали Анной».
Орхан Джемаль, журналист: «Для Ахматовой было интересно предстать вот такой вот элитой во всех отношениях. Элитой не только литературной, но и в привязке, какую-то связь подчеркнуть свою с русской аристократией, с русским дворянством, которая, конечно же, всё имела преимущественно татарские корни. Многие из них действительно были связаны с «чингизидами», поэтому для Ахматовой говорить, что я не Горенко, а я Ахматова, это, примерно, то же самое, что вот как говорят, что я немножко Юсупова, немножко Шереметьева, Суморокова или Дашкова-Ордынцева. Это некая отсыл себя к русской элите определенным образом потому, что извините меня, русская элита не была русского происхождения. Она в основном имела такие татарско-германские корни».
Шамиль Султанов, политолог, историк, депутат Госдумы РФ 4 созыва: «В 20-ом веке говорить о том, какие у тебя были корни там, в 13, в 14 веках это смешно, конечно же. Поэтому это чисто психологический момент, психологическая драма, личностная драма и собственно говоря, это гениально. Вот если бы она устроилась, предположим, как некоторые другие устроились в советскую идеологию. Тогда, возможно, она бы оказала гораздо большее влияние, большее воздействие на развитие страны и так далее. А так, с моей точки зрения, это была драма гениального человека, гениального поэта, но совершенно слабой личности… Совершенно слабой личности и которая бежала в этот миф, который она сама создала, связанный с этими «чингизидскими» корнями».
Адам Булгучев, актёр: «Когда у человека какие-то корни, то он хочет этим гордиться, я так думаю. Хочет это показать, что вот я… Видите получается может быть, что русских миллионы, а таких вот как я единицы. Я вот принадлежу к таким. Вот так вот, я избранный или избранная. Любой горец должен знать своих предков до седьмого колена».
Мне от бабушки татарки,
Были редкостью подарки,
И зачем я крещена?
Горько гневалась она.
Анна Наринская, журналист, литературный критик: «Ахматова была очень молодой девочкой, когда она взяла этот псевдоним. Это известная история, её фамилия Горенко, настоящая фамилия по её отцу, который был чиновником и, кроме того, его вообще раздражало то, что его молодая дочка пишет какие-то стихи. Он у неё потребовал не позорить его имя, примерно. На что она ответила: «Не надо мне твоего имени». Далее она взяла имя своей бабушки с материнской стороны. Гумилёв путешествовал по Африке и по разным местам и значит, всё это страшно проповедовал, вот эти вот таинственные нравы и особенно учение о переселении душ и вообще, этого рода мистики. Она была для многих людей очень важна и вот. Как раз, от этого, Ахматова очень хотела отделиться. Вышло так, что имея восточное имя, но что для неё было важным, конечно же, татарское».
Эвакуация в Ташкент
Ахматова оказалась в эвакуации в Ташкенте. Всё, что она там увидела, она зарифмовала в своем стихе. Никто, никогда, ничего подобного по-русски не писал. Ахматова в Азии дома, по праву «чингизидства» и по праву того, что она чувствует Азию своей».
Я не была здесь лет семьсот,
Но ничего не изменилось.
Всё так же льется Божья милость
С непререкаемых высот.
1944 г.
Акрам Муртазаев, журналист, лауреат премии «Золотое перо России»: «Имея какую-то долю вот этой татарской крови, всё-таки сочувствовала этим людям и старалась быть ближе к ним. Отсюда такое поэтическое выражение своей теплоты. Есть убеждение, что в исламе очень плохо относятся к женщинам. А вот я прожил там достаточное количество лет и могу сказать, что отношение наверно какое то, да, демонстративно холодное, но внутренние отношения в семьях, конечно же, очень теплые».
Всё опять возвратится ко мне:
Раскаленная ночь и томленье,
Словно Азия бредит во сне,
Халимы соловьиное пенье,
И библейских нарциссов цветенье.
И незримое благословенье
Ветерком шелестнёт по стране.
1943 г.
Акрам Муртазаев, журналист, лауреат премии «Золотое перо России»: «В 1942 году Анна Ахматова вполне могла не заметить ислам потому, что круг общения у неё не был связан с коренным населением города. Она в основном общалась с теми, кто приехал. То есть, она жила жизнью «понаехавших»».
Это рысьи глаза твои, Азия,
Что-то высмотрели во мне,
Что-то выдразнили подспудное
И рожденное тишиной,
И томительное, и трудное,
Как полдневный термезский зной.
Словно вся прапамять сознание
Раскаленной лавой текла,
Словно я свои же рыдания
Из чужих ладоней пила.
1945 г.
Анна Наринская, журналист, литературный критик: «То, что каждый человек имеет абсолютно отдельные отношения с Богом. Такое мистическое не столь православное понимание, это было очень дорого для неё. Вот это отражается. Конечно, в одном из самых знаменитых её стихотворений, как раз о Ташкенте. Другое дело, что, когда она очень мало, но когда она сталкивалась с реальным Востоком, нельзя сказать, чтобы она вот эту вот древность в нём узнавала. Мы знаем, что в Ташкенте она была очень несчастна».
В Ташкенте мне жилось великолепно. Там все меня любили и за мной ухаживали.
Анна Наринская, журналист, литературный критик: «Она смотрела на это как на часть мировой культуры. Может быть, ей не столь понятную и близкую, как какой-нибудь Растрелли, но всё-таки очень значительную».
Мангалочий дворик,
Как дым твой горек
И как твой тополь высок.
Шехерезада
Идет из сада…
Так вот ты какой, Восток!
1942 г.
Анна Наринская, журналист, литературный критик: «Её величество героиня в любви счастлива никогда не бывает. Ей это страшно явным образом если читать. Вот эта вот необычность, связанная с её восточностью ей очень нравилось, но я не стану врать и говорить, что она как-то глубоко в этом разбиралась и как-то пыталась это понять».
Ты, Азия, родина родин!
Вместилище гор и пустынь…
Ни с чем предыдущим не сходен
Твой воздух – он Огнен и синь.
Великая долго молчала,
Закутавшись в пламенный зной,
И вечную юность скрывала
Под грозной своей сединой.
И ты перед миром предстала
С оливковой ветвью в руках –
И новая правда звучала
На древних твоих языках.
1944-1955 г.
Лев Рубинштейн, поэт: «Она была из тех поэтов, которые выстраивали себе биографию по законам искусства. Недаром же, она однажды сказала, когда стали преследовать Бродского, то она отчасти с некоторой завистью интонации сказала: «Какую биографию делают нашему рыжему». То есть, она считала, отчасти справедливо, что поэт это не только его тексты и его стихи. Это как бы биография. Биография включает в себя, в том числе и родословную. Ей было важно видимо, придумала она или нет, не так уж и важно. Я думаю, что все-таки придумала. Даже если не придумала, ведь вопрос не в том, придумала она или нет, а вопрос в том, зачем ей это было надо».
Орда на языке того времени это ведь не просто история. Это острая политика.
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой тёмною,
С проклятою Ордой.
Эта песня звучала из каждого, что называется утюга. Тем не менее Ахматова оставалась «чингизидкой» и оставалась наследницей Орды. Она так себя чувствовала, она хотела быть опасной, Ахматовой, татаркой, «чингизидкой».
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Но в мире нет людей бесслёзней,
Надменнее и проще нас.
1922 г.
