Джихад русской литературы Док. фильмы

Непобежденный классик Адалло. Джихад русской литературы

Классик аварской литературы, которого попытались из этой литературы вычеркнуть и который в эту литературу вернулся непобежденным. Адалло – удивительный человек, ценивший волю во времена, которые гнули всякую непокорную личность.

«Джихад русской литературы» - документальный сериал Надежды Кеворковой о том, удалось ли литературе понять ислам и мусульман. Третий сезон охватывает рубеж ХХ-ХХI веков.

Ну и что, что грудь рассечена,

Что с того, что кости распилили?

Сердце с корнем вырвано со дна,

Брошено в объятия могилы.

Ну и что, что говорю с тобой,

На своих ногах еще хожу?

Псы на грудь кидаются ордой -

Их клыки камнями сторожу.

Адалло Алиев. 
Перевод Миясат Муслимовой

Орхан Джемаль: "Адалло Алиев. Уникальный для Дагестана и, может быть, даже для современного Кавказа. Ведь он же был очень респектабельный, абсолютная элита. Поэт, который при жизни стал хрестоматийным. В школах дети учили его стихи - обязательно нужно было его учить. Это по сути был второй Гамзатов. Гамзатов реализовался на русском поле, в переводах. А Адалло писал без учета, что его будут переводить, был именно аварским поэтом.

И вдруг в час Х этот человек поддерживает восстание, мятеж, идет против коллаборационистской элиты, которая находится под метрополией. И бунтует. Он поддерживает Конфедерацию народов Кавказа, он дружит с Шамилем Басаевым, он не стесняется этой дружбы, легко позирует вместе с ними, ведет какие-то переговоры. И естественно это ему не могли потом простить.

Незадолго до смерти мы встречались, он смеялся, рассказывая: «Представляешь, сейчас министерство образования Дагестана рассылает циркуляр, чтобы из хрестоматии вырвали листы с моими стихами, и инструкцию, чтобы два или три часа изучения поэзии Адалло Алиева заменили на два часа изучения поэзии Сулеймана Стальского. Это же смешно. Я – аварский поэт, а Сулейман Стальский – лезгинский. Мы разные по национальности, у нас разная поэзия, мы на разных языках».

Он оказался в такой ситуации. Он же был очень аристократичным. Длинная рука, кисть с худыми сильными длинными пальцами. У него были совершенно великолепные манеры. Он был аристократ. Он был интеллигент. Все в нем дышало рафинированностью".

О, если б знать,

Куда ведет судьба,

И где приют последний предназначен,

Мой каждый вздох сомнением охвачен:

То ад иль рай - борьба,

О, если б знать…


Перевод Миясат Муслимовой

Орхан Джемаль: "Интересно, как-то раз он сказал мне, что он хорошо относится к Магомедали Магомедову. И я понимаю, почему. Когда ему в результате поражения во второй чеченской войне пришлось бежать в Турцию, я знаю, что тогда глава Госсовета Дагестана Магомедали Магомедов позвонил ему и сказал: «Адалло, если ты хочешь вернуться умереть на родине, можешь это сделать, я обещаю, не буду лишать тебя свободы, ты сможешь свободно жить».

И кстати, сдержал слово. Потому что это была эпоха, когда друг другу противостояли вот такие величины. Каждый из них обладал масштабом. С одной стороны - Магомедали Магомедов, который умел проявить благородство к потерпевшему поражение противнику. А с другой стороны – Адалло, который не умел смиряться. Если бы он был борцом без правил, как сейчас популярно на Кавказе, я думаю, он скорее позволил бы сломать себе руки, чем сдался бы".

Надежда Кеворкова: "Адалло родился в высокогорном селении Урада в 1932, в юности успел поработать там учителем и всегда в течение всей свой жизни туда возвращался".

Этот век мне достался как песни хребет перебитый.

Эта жизнь мне досталась в эпоху поэтов рабов.

Столько мук испытавшая плоть - ты еще не убита.

Дух несломленный мой, ты все так же могуч и здоров.

Бычий рев в песнях прошлых веков - я поныне их слышу

Им в ответ содрогаются горы, развернет свои крылья орел.

Над потоками пенистых вод поднимаясь все выше и выше,

В тайне песен отцовских я свой голос и душу обрел.

Мой родной Дагестан,

В доме каждого горца

Есть подпорка для крыши - столб опорный для дома.

В нем изъедены гнилью древесные кольца –

Сердцевина опоры, предвестие слома.

Мой родной Дагестан,

Те же черви, что столб твоей гордости съели,

Точат сердце мое, и страдание множится день от то дня.

Твои новые песни никого не согрели,

Отцовские песни в дыму их сгорели

Мой родной Дагестан, уничтожен твой дух

Но, в израненном, неужели не бьется наследье огня?

Адалло Алиев

Миясат Муслимова: "Для него сила духа всегда была выше, и даже в последние годы его облик - кажется в чем держится душа, абсолютно хрупкий как будто чисто физически, но человек потрясающей несгибаемой воли, силы характера".

Орхан Джемаль: "Не любил Гамзатова. В нем все-таки всегда, и при советской власти, жил этот дух. Он понимал политическое, национально-политическое как антиколониальную борьбу, что Дагестан – это территория, которая потерпела поражение в ходе колониальной экспансии еще царской России, и это резонировало в нем.

Он понимал, что свободу надо отбить, свободу надо отвоевать. Это в нем было и при советской власти, и потом".

Сулайман Уладиев: "Он был пассионарием - у меня нет конечно в этом отношении никаких сомнений, как по его поэзии, по содержанию его книг, так и по его жизни, очень сложной и очень тяжелой.

Ведь поэты бывают разные. Он не был поэтом, который воспевал власть при Советском союзе и при современной России. Не воспевал он власть. Он её не любил, а многих чиновников просто ненавидел.

Он был романтик. Он очень любил свободу и любил вот это узденство - волю. Считали некоторые дагестанцы, что его просто надо расстрелять на площади Ленина. Так говорил даже один из депутатов государственной думы, наш дагестанец, и несколько моих знакомых людей, которые работали тогда в правоохранительных органах.

Всё-таки Расул Гамзатов и другие поэты были пригреты властью, они были на вершине славы, и власть их поддерживала, и советская и потом уже и российская тоже.

Адалло был бунтарь, он действительно, можно сказать, был абрек. Кстати у него есть целая поэма, которая так и называется «Абрек»".

Али Камалов: "Он гениальный поэт, но он бунтарь. По характеру он был очень недоволен самим собой - в начале казалось, а потом казалось, он недоволен ситуацией, строем, положением дел, положением вещей в республике и в России.

И конечно вот это бунтарство его привело в последние годы жизни к разным течениям. Он создавал движение вместе с ещё одним его другом Алиевым Али - «Годекан». Там бывали политические дебаты, там говорили о состоянии дел, и не только в литературе, а вообще в политике.

Не всегда большой поэт становится хорошим политиком. И его резкость в выражениях, его неумение высказываться мудро - вот это против него настроило многих людей и в поэзии, и в политике".

Надежда Кеворкова: "Сейчас подзабылось, что в середине 90-х в Чечню ездили все – журналисты, политики, пиарщики, никому это не запрещалось, никто из чеченцев не считался террористом.

Адалло принимал живейшее участие в той бурной общекавказской жизни. Он стоял за единство Кавказа и за ислам.

Так получилось, что во всем Дагестане и на Кавказе он оказался единственным, кто публично выступил против развязывания второй войны в 1999.

За это он был объявлен террористом. Пять лет он провел в изгнании, пока в 2004 году стараниями разумных людей он не получил возможность вернуться".

Миясат Муслимова: "По сути возвращения полноценного не произошло, потому что его замалчивали, делали вид, что его нет. Какие-то попытки я лично предпринимала, чтобы в последние годы его жизни провести какие-то встречи его с читателями, а они пресекались негласно - осторожность и трусливость одних, равнодушие и невежество других, непонимание третьих. И при этом его гордый нрав, его свободолюбивая натура.

Ему не прощали, что он не покаялся, а он говорил: «Мне не в чем каяться». Он издал 12 томов незадолго до своей смерти очень ограниченным количеством, там где-то 10 экземпляров, может быть, меньше. Он сказал - это для моих внуков, чтобы они знали правду обо мне.

Поэтому трагедия именно в том, что мы, имея великого поэта, будучи его современниками, мы не поняли, кто он такой, и сделали все, чтобы мы его не знали. Это все равно что при жизни Пушкина сказать: ну, вот вам Бенедиктов или вот вам какой-нибудь Поприщин, наслаждайтесь.

Это неправильно. У нас отняли великого поэта, нашу литературу обескровили, и он это не мог не понимать.

Не лучшую роль сыграли собратья по перу и союз писателей Дагестана. Они должны были бороться за талант, они должны были понимать, что если он ошибался в чем-то, на их взгляд, то он как поэт бесценен и уникален.

Он считал советский период бесплодным для аварской литературы. Это его позиция. Он считал, что поэты утрачивают свой дух, они утрачивают дух народа.

Высокое отношение к поэзии - это его всегда отличало. Он очень высоко ставил поэзию. Он считал, что именно она определяет дух народа, она определяет нравственность, и не прощал современным поэтам и бездарности, и подлости, и трусости, и пресмыкательства, и приспособления. Он был жесткий в этих оценках. Ему этого тоже не прощали.

В нем отразился архетип кавказский, и он нес в себе бунтарское волевое мужественное несгибаемое начало.

Он был очень интересный собеседник, очень живой и острый ум, насмешливый, афористичный. У него не было возраста, он был очень молод умом и душой.

Он считал, что нельзя делать вид, что во всем Дагестане есть только один поэт Расул Гамзатов и он заменяет всех и вся.

Но при этом когда ему задал вопрос незадолго до его смерти Магомедабдул Хабиров, с кем из собеседников, ушедших в мир иной любых времен, любых эпох, вы хотели бы поговорить, он сказал - с Расулом Гамзатовым.

Он понимал, что всегда какие-то потери, что при переводах идет какая-то русификация, а самобытность теряется, многие поэты наши изначально так и настроены, они стараются вписаться в большое всероссийское поле, быть известными многим читателем.

Адало этого не хотел, он считал - так он говорил - я как аварский поэт России не интересен, я нужен аварцам, поэтому я пишу для них и я хочу быть аварским поэтом.

Я стала переводить по его разрешению его стихи по его подстрочникам, которые он сам готовил.

Есть такая замечательная книга - она называется “Свидетель”, она не переведена. Он рассказывал, как он читал это произведение муфтиям, религиозным деятелям, как они слушали несколько часов буквально - длительное было чтение, большой текст, в полной тишине. В том числе убитый Саид афанди Чиркейский. И когда он закончил читать, в полном молчании вдруг Саид афанди поцеловал его руку. Он был потрясен. И он попытался - как он говорит, поскольку я не приемлю этот жест, он сказал, но поскольку он проявил так уважение, я хотел ему тоже поцеловать руку. Он сказал: нет, не надо, это не ты писал - сказал ему Саид афанди - каждую букву тебе ангелы бросали под ноги, это не тобой даже написано".

Сулайман Уладиев: "Когда он умер, и мы поехали туда с Алисултаном Газимагомедовым, журналистом нашим, главным редактором газеты «Дагестанцы», я думал, что в этом его родном селе, а его похоронили не в горах, а здесь у нас, недалеко от Махачкалы, наверное будет несколько тысяч человек. Ведь, многие его стихи переложили на песни, и особенно аварцы очень любят эти песни, но там было очень мало людей - человек пятьдесят, наверное.

Люди боялись приходить даже хоронить поэта. Он был уже мёртв, он не представлял опасности для государства, он и в прошлом не представлял этой опасности для государства. И я был очень огорчен, когда увидел небольшое количество людей.

Но потом подумал, что это даже и к лучшему.

Ведь не количество важно, а важно то, что хотя бы эти 60-70 человек, дагестанцев, нашли в себе мужество, чтобы прийти похоронить Адалло, такого, каким он был: трагического, драматического, сложного, неординарного, талантливого, а может, и гениального, неспокойного, такого Адалло-горца, Адалло-гражданина, Адалло-абрека…"

Надежда Кеворкова: "Адалло или Гамзатов? Ответ на этот вопрос говорит о человеке в Дагестане все. Непокоренная душа, поэт, мусульманин, политическая личность – он соединял это все в себе. Подобных людей на Кавказе больше не осталось.

У него не было дома-крепости, миллионов в сейфах, власти.

Но слово его звучало и значило большее, чем слова всех чиновников вместе взятых.

Адалло умер в 2015. Ему было 83".

Я был свободен там, где был в плену,

И время – моя боль и моя сила

Ответит  вам на пытку отрицаньем,

Став знаком  торжества и восклицанья.

И я уйду.
 Не покорившись собственной судьбе.

Так будет. Но уходят так не все.

Адалло Алиев. Авторизованный перевод с аварского Миясат  Муслимовой

В этом разделе:

Добавить комментарий

Войдите, чтобы оставить комментарий: